Постановка в Эксе не абсолютно нова – это копродукция с нью-йоркской «Метрополитен-оперой», где она впервые была представлена в марте 2010 года. К этому проекту также подключилась Лионская Опера, чьи хор и оркестр были задействованы в Эксе. Режиссура Уильяма Кентриджа, конечно же, эксплуатирует советскую тематику, что до сих пор модно на Западе: если уж «Бориса Годунова» и «Евгения Онегина» здесь регулярно пытаются втиснуть в соцреалистический антураж, то уж «Носу», как говорится, сам бог велел – смотрится куда более уместно. Что ж, постоянное мелькание милицейских фуражек и коллажи в стиле «Окон РОСТА» одновременно напоминают нам о России времен Шостаковича и в то же время претендуют на некую общероссийскую вневременность и актуальность. Коллажи Кентриджа (сделанные совместно с Сабиной Тениссен) впечатляют: обрывки плакатов, газетные вырезки, портреты классиков без носов – все это скомпоновано с изяществом и весьма уместно. Действие режиссер то разворачивает во всю ширь сцены, то замыкает в маленькие окошки-боксы, давая иным картинам интимно-камерный формат. В целом ему удается достичь абсолютно необходимого здесь кинематографического динамизма (кстати, именно этим и была сильна замечательная постановка Покровского).

О вокальных работах в опере, подобной «Носу», говорить сложно – скорее об актерском мастерстве и интонационной выразительности исполнителей. Подобранный состав, почти сплошь русский, - большая удача Экса: все певцы, среди которых есть и вовсе не блещущие вокальным дарованием в традиционном репертуаре, здесь реализуются как актеры очень ярко, создавая настоящий экшн. Поэтому, полагаю, справедливо будет просто упомянуть всех основных исполнителей, порадовавших публику своей эксцентрикой и буффонадой: это мариинцы Владимир Самсонов (Ковалев), успешно, кстати, заменивший планировавшегося первоначально Альберта Шагидуллина, Александр Кравец (Нос), Андрей Попов (Полицмейстер), Владимир Огновенко (Цирюльник), Геннадий Беззубенков (Доктор); москвичи Маргарита Некрасова (Подточина) и Василий Ефимов (Иван).

Лионский оркестр под водительством известного любителя русской музыки двадцатого века японского маэстро Казуси Оно звучал динамично и экспрессивно: дирижер словно нарочно еще более выпукло и ярко подавал порой даже откровенно неприятные тембры и созвучия, которыми насытил оркестровую ткань Шостакович. Все эти «крякания» и «ухания», «завывания» и «урчания» придавали действу острое сатирическое звучание и гротесковость, подчеркивая абсурдизм, но в то же время и злую реальность происходящего на сцене.